«Прийти в храм и делать вид, что ничего не случилось, невозможно» Костромской священник Иоанн Бурдин — об антивоенной проповеди, за которую его будут судить
Артем Геодакян / ТАСС
Шестого марта 50-летний иерей Иоанн Бурдин, настоятель церкви Воскресения Христова в деревне Карабаново Костромской области, на воскресной литургии произнес антивоенную проповедь. По предположению священнослужителя, один из прихожан пожаловался на проповедь в полицию, и в тот же день на священника составили протокол по новой статье КоАП. «Медуза» поговорила с отцом Иоанном о суде и о том, как церковь должна реагировать на войну.
— Как изменилась ваша жизнь после 24 февраля, когда российская армия вторглась в Украину?
— Когда утром я открыл новости и увидел, что случилось, для меня это была катастрофа. Никакого другого отношения, я думаю, у вменяемого человека быть не может. Я это ощущаю как то, что мир рухнул, и какие-то основы, на которых можно было стоять, на которые можно было опираться, потеряны. Мир стал другим. Мы просто проснулись в совершенно другой реальности. Мы еще до конца не понимаем какой она будет, и каково наше место в этом новом мире, что мы будем делать и как нам дальше жить.
— Что вы почувствовали, когда узнали, что началась война?
— Когда я об этом узнал, то сразу удалил телеграм. Я не читал новости и не смотрел телевизор, мне просто нужно было отстраниться от всего. Во-первых, это чисто эмоциональная защита, чтобы не заработать инсульт, во-вторых, чтобы сохранить внутреннее чувство равновесия. Уже 25 февраля я сел и написал текст [о происходящих событиях], потом этот текст отослал отцу Георгию — это священник, которого я уважаю, я его преемник в том храме, в котором я сейчас служу. Он его прочитал, сократил и поправил, после чего мы опубликовали его на сайте. Я думаю, что это текст придется в скором времени удалить, потому что с недавнего времени он является нарушением российского законодательства (на момент публикации интервью текст удален с сайта, — прим. «Медузы»).
— Что это был за текст?
— Изначально это не была проповедь, я написал обращение на сайте. Суть его была в том, чтобы не забывать, что отвечает за пролитую кровь и тот, кто одобрил и тот, кто промолчал. Еще там были выступления зарубежных патриархов, чтобы была видна позиция, что не все православные церкви это одобряют. Здесь важна позиция митрополита Онуфрия, главы Украинской православной церкви Московского патриархата. Дальше у меня было время подумать и оценить события. Первая моя служба была в воскресенье, 6 марта. Я считаю, что любой человек, который приходит в церковь, не может обманывать Бога говоря ему что-то, чего он не чувствует. Прийти в храм и делать вид, что ничего не случилось — для меня это невозможно.
Я вижу, что случилось и что происходит, люди тоже все видят, они не слепые. Я исходил из тех соображений, что не хочу обманывать людей, делая вид, что все нормально. Я не заставлял разделять их свои чувства и просто говорил [в проповеди], что чувствую сам и как вижу эту ситуацию. Закончил все тем, что нельзя допускать в свою душу ненависть ни к русским, ни к украинцам, ни к американцам, ни к братьям рядом с вами, которые не считают так, как вы. Если человека не трогает чужая боль и слезы, то он не христианин, причем не имеет значения мучается он или умирает, враг он или друг. Сейчас там [в Украине] гибнут как украинцы, так и русские. Все они — люди.
— Почему полиция обратила внимание на проповедь?
— На проповеди кто-то с этим не согласился ну и, видимо, позвонил [в полицию]. Для меня это никакого значения не имеет, никаких отрицательных эмоций к тому, кто это сделал, я не испытываю. В сталинское время, когда человек звонил [с доносом], он делал это либо из страха, что узнают и посадят, либо он думал, что ему что-то будет причитаться. Здесь человек это сделал просто из-за своих убеждений, от чистоты и простоты сердца. Он считает, что надо так поступить. Я не испытываю никаких эмоций по этому поводу, пусть Господь сам судит, прав этот человек или нет.
Часа через два или три, когда я уже приехал домой, мне сказали, что [по адресу храма] приезжала полиция. Потом они позвонили [мне по телефону], и я приехал в отделение. Около двух часов мы беседовали, они записывали мои объяснения. Я попытался донести до них то, что я сейчас говорю вам, потому что для меня это важнее всего. Жизнь очень короткая, но есть вечность, где не будут иметь значения границы, национальности, кем ты был при жизни — полицейским или священником. Будет иметь значение был ты человеком или нет, и что ты сделал хорошего — или не сделал. Об этом мы говорили неофициально. Официально я ссылался на 51 статью Конституции.
«Медуза» заблокирована в России. Мы были к этому готовы — и продолжаем работать. Несмотря ни на что
Нам нужна ваша помощь как никогда. Прямо сейчас. Дальше всем нам будет еще труднее. Мы независимое издание и работаем только в интересах читателей.
— Как к вам относились полицейские?
— Как вам сказать… Я не знаю, как должно быть. Там работают люди, у них есть определенные функции и принципы. Опять же, нет ничего нового под луной. Мы открываем Евангелие, где к Пилату приводят Христа, который не дает ему никаких ответов. Пилат спросил Христа: «Почему ты со мной не разговариваешь и не отвечаешь, если понимаешь, что я имею власть отпустить тебя и имею власть казнить тебя?» На что Христос ему ответил: «Ты не имел бы надо мной никакой власти, если бы не было это дано тебе свыше, поэтому большая вина лежит на том, кто дал тебе эту власть».
Здесь абсолютно то же самое, это обычные люди. У них такая работа, они ее выполняют. Она может быть разная, в Освенциме тоже была работа, здесь вопрос личного выбора человека. Но в данном случае ничего подобного [Освенциму] не было и нет. Просто есть люди, такие же как мы, с этой позиции надо с ними разговаривать. Но ничего плохого, грубого или жестокого они не допускали ко мне в тот момент.
— Почему ваше судебное заседание перенесли?
— Они выдали мне повестку, как оказалось, это повестка в суд. Мне приписали новую статью 20.3.3 КоАП (публичные действия, направленные на дискредитацию использования Вооруженных Сил Российской Федерации в целях защиты интересов Российской Федерации и ее граждан, поддержания международного мира и безопасности, — прим. «Медузы»).
Я приехал туда. Все это было очень забавно, потому что минут 20 мы колотили в закрытые двери суда, полицейский звонил судье, пытаясь понять, где она. Через какое-то время нам все-таки открыли. В суде я заявил ходатайство о рассмотрении дела по месту жительства, потому что живу я не в Красносельском районе и ехать каждый раз по 40-50 километров до суда мне не очень интересно. Поэтому заседание пока перенесли. Когда будет следующее заседание пока неизвестно.
— Вы уже нашли себе защитника?
— Пока что нет, но надо поискать, как раз за это время надо найти и определиться.
— Как, на ваш взгляд, священник должен реагировать на происходящие события?
— Я думаю, что я просто священник. Не в том смысле, что я не имею права на свои политические взгляды — любой человек имеет на них право. Но то, что говорит и делает священник, не должно нести сиюминутную основу. Как бы ужасно это ни выглядело со стороны, но не только государства, а целые нации приходят и уходят, не говоря о правителях, век которых в исторических масштабах короток. Надо помнить, что всегда остается основа, на которой стоит человечество, основа человеческой цивилизации, то, на чем стоит Евангелие — это невозможность пролития человеческой крови в любой ситуации и в любом случае.
Есть в Ветхом завете Каин, и мы знаем, что кровь, пролитая им, легла на всех его потомков без исключения. Есть Новый завет и Христос, которого иудеи предали на распятие. Кровь невинного праведника легла проклятием на весь народ, хотя он и остается избранным, любимым народом Божиим. Несмотря на это, проклятие лежит на нем уже два тысячелетия. Это и есть церковное отношение. Поэтому любое пролитие крови невозможно.
Был такой великий русский философ, Семен Людвигович Франк, у него есть книга «Свет во тьме». В ней он рассматривал вопрос о том, что делать человеку, если он попадает в ситуацию, когда ему необходимо нарушить заповедь «Не убий». Основываясь на церковном предании, Франк говорит, что иногда бывают такие ситуации, когда выбор у нас стоит не между добром и злом, а между большим и меньшим злом: защитить ближнего, но нарушить заповедь «не убий» либо пройти мимо и тогда нарушить заповедь о любви к ближнему. В любом случае, как полагает Франк, и как подтверждает и Предание Церкви, грех остается грехом и пролитие человеческой крови требует покаяния, даже если оно вызвано какими-то благородными мотивами.
Иногда бывают ситуации, когда ты не можешь поступить по-другому, потому что это будет подлость и нарушение заповеди о любви к своему ближнему. К примеру, не убив в какой-то ситуации насильника или грабителя, ты совершишь страшный грех, по отношению к человеку, которому ты не помог, но в любом случае, не надо питать иллюзий и думать, что если ты в такой ситуации убил, то ты герой, молодец и имеешь на это право. Если ты не ощущаешь пролитие крови как грех, ты перестаешь быть человеком.
— Что для вас сейчас самое страшное?
— Одни поддерживают эту «спецоперацию», другие нет. Люди приводят разные аргументы и каждый считает правым именно себя, но в любом человеческом общении нужно искать не то, в чем мы отличаемся, а то, в чем мы сходимся. Евангелие — это единственная основа, которая вне времени, вне политики, она не зависит от сиюминутных интересов, от выяснения вопроса кто прав, а кто виноват. Если эта основа пропадет, то пропадет и все остальное.
И самое страшное то, о чем я не написал, но что сказал в проповеди — после чего меня и вызвали в отделение полиции. Самое страшное — это та ненависть, которая возникает у людей друг к другу. Я вижу ненависть, и я понимаю, чем она вызвана. Но ненависть не может быть положительным началом, она не может ничего положительного. Ненависть разрушает душу человека, она толкает его на бесчеловечные поступки, когда он начинает относиться к своему врагу не как к человеку, а как к вещи, которую надо быстро уничтожить и еще лучше подольше помучать — этого допустить нельзя.
Ни один человек, который пропустил ненависть в свою душу и сердце, не останется прежним. Он разрушится изнутри и будет переживать то же, что и солдаты [вернувшиеся] из Чечни [после чеченских войн] или из Ирака, которым приходилось проходить адаптацию и реабилитацию. Им приходилось заново учиться жить в другом мире, в мире, в котором ненависть ненормальна. Сейчас происходит то же самое, и для меня это катастрофа.
Я понимаю, что [из-за войны и ее последствий] мы потеряли 20-30 лет жизни, и в ближайшие десятилетия ни о какой дружбе [с Украиной], ни о каких отношения, даже просто соседских, говорить нельзя. Я это говорю не для того, чтобы призвать кого-то к гражданскому неповиновению или политическим акциям. Здесь каждый человек решает сам, что ему делать, говорить и как выражать свое отношение к происходящему. Как христианин я понимаю, вся жизнь человека — это цепь некоторых обстоятельств, которые ставят его перед выбором. Бог хочет, чтобы человек проявил себя и свою сущность. Если в бытовой жизни для нас эти ситуации не так явны и не так понятны, то в данном случае это некий экзамен для нас. Когда человек занимает ту или иную сторону — он проявляет себя. Кто-то берет автомат, а кто-то сумку с медицинскими бинтами и идет перевязывать раненых, кто-то — хлеб и воду и везет это людям. Каждый проявляет себя как человек, и для Бога важно, чтó ты есть, каков ты.
— Несмотря на это, есть священники, которые поддерживают войну. Ваше отношение к ним изменилось?
— Я не сужу людей, Бог им судья. Зачем мне судить кого-то, если он будет отвечать перед Богом зачем и что он делает? Я вам сказал, что человек себя проявляет, это его сущность, он не может быть другим. На мой взгляд, он имеет право — по Конституции — высказать свое мнение, и я признаю за ним это право. Другой вопрос, что, на мой взгляд, слова священника могут очень много значить, потому что священник ведет паству, и многие люди могут ему верить.
— Что вы планируете делать дальше? Может, вы задумывались о переезде?
— Вы знаете, был такой митрополит Антоний Сурожский, он во время Великой Отечественной войны был монахом, но, помимо этого, он был еще и врачом во французском сопротивлении, которое, по моим ощущениям, процентов на 70 состояло из русских эмигрантов. Как-то раз его задержал жандарм. Именно тогда он и понял, что значит жить настоящим моментом. Прошлое уже закончилось, а будущее еще не наступило, каким оно будет еще не понятно. Такое же ощущение сейчас у меня. Я не думаю о будущем, я живу настоящим.
Храм и Церковь — Константин Николаевич Леонтьев
Константин Николаевич Леонтьев
Скачать
epub fb2 pdf Оригинал: pdf33Мб
§ I
Многим русским неприятно расстаться с любимой мыслью о славном мире, заключенном в стенах самого Царьграда, даже и в том случае, если общие условия европейской политики приведут нас к соглашению с Турцией. И в этом случае естественно ждать какой-нибудь такой комбинации, которая поставила бы Константинополь и оба пролива в зависимость от нас, хотя бы и косвенную, но все-таки прочную по самой силе обстоятельств.
Как и всегда случается в истинно великих и роковых исторических событиях, живое чувство сердца и мечты возбужденного патриотизма совпадает в бессознательных стремлениях своих с самым верным, спокойным и дальновидным политическим расчетом.
Очень многим утешительно было бы читать и слышать о торжественном шествии наших победных дружин с музыкой и развернутыми знаменами по пестрым улицам Стамбула, великолепного даже в неопрятности своей.
Это нравственная потребность внешнего осязательного триумфа – вовсе даже не шовинизм. Глупое слово «шовинизм», выдуманное миролюбивыми либералами, приложимо разве только к французскому честолюбию, искавшему лишь славы для славы без всякого практического результата.
Россия на Востоке имеет реальную почву действия: у России есть практическое в этих странах назначение, невыразимо богатое положительным содержанием, и потому-то, вероятно, все действительные результаты нынешней блистательной войны уже и теперь превзошли далеко те убогие замыслы, с которыми мы к ней приступали из смирения не столько христианского, сколько либерально-европейского. .. (а это огромная разница).
И теперь… теперь… как страшно подумать, что нечто самое существенное для нас ускользнет опять из наших рук!
Самое существенное – это Царьград и проливы.
Мы должны понять, что это-то и есть для нас и для прочной организации всего восточно-христианского мира самое существенное уже из одного того, что именно этот пункт считается на Западе затрагивающим общеевропейские интересы… Что же из этого следует, если бы даже и так? Рим несравненно более еще, чем Царьград, всемирный город, ибо нет ни одного почти государства на всем земном шаре, куда бы Ватикан не простирал своего духовного влияния через посредство множества людей, исповедующих католическую веру. И несмотря на это, слабая Италия нашла возможным сделать Рим своей столицей, тогда как об обращении Царьграда в центр великорусской жизни не может быть теперь и речи.
Строго говоря, настоятельный вопрос – не столько даже в удалении самих турок, сколько в непременном уничтожении враждебного нам и губительного для единоверцев наших – нестерпимого европейского на турок давления.
Иметь дело с самими турками было бы нам возможно, если бы Турция была посамобытнее относительно Запада и если бы на почве ее не разыгрывались бы так свободно и бесстыдно западные интриги и подкопы. Мы испытали это и в кандийских делах, и в столь печальной для православного чувства греко-болгарской распре…
Была эпоха какого-то роздыха и далеко, впрочем, не полного для нас улучшения, – это промежуток времени от конца критского восстания и до герцеговинских дел (от 1869 до 1875 года). Почему же в это время было легче жить и христианам, если не по всей империи, то во многих ее областях? Потому именно, что Турция находилась под нашим влиянием… И что же? Чем кончилось все это? Умерщвлением султана Абдул Азиза, который нам благоприятствовал, и болгарскими, давно уже неслыханными в Турции, ужасами… Кто же, знакомый с этой страной, сомневается, что и в том и в другом политическом преступлении участвовала рука сэра Генри Эллиота, который даже лично, по-видимому, до бешенства завидовал деятельности генерала Игнатьева и его огромному влиянию на несчастного султана!. .
Злоба личного бессилия в английском после совпала на этот раз с известными всему миру государственными претензиями Великобритании – претензиями, которым давно пора положить конец.
Так или иначе, раньше или немного позднее, Царьград должен подпасть под наше непосредственное влияние… Иначе лучше было бы и не вести войны, лучше бы даже и христиан не приучать возлагать на нас неосуществимые
И в русском обществе, жаждущем хотя бы временного занятия оттоманской столицы, я сказал уже – верный политический инстинкт согласуется на этот раз прекрасно с чувством военной чести, с любовью к святыне народных преданий, с законными требованиями нравственного, полного торжества.
В Москве многие основательно думают, что во всей Европе есть только один голос, долженствующий иметь для нас вес и внушать нам уважение, – это голос Германии.
Остальные мнения можно брать в расчет лишь из одной внешней вежливости, ни к чему не обязывающей.
И нет разумной жертвы (так думают у нас здесь многие), которой нельзя было бы принести Германии на бесполезном и отвратительном северо-западе нашем, лишь бы этой ценой купить себе спокойное господство на юго-востоке, полном будущности и неистощимых как вещественных, так и духовных богатств.
Балтийское море все равно погибло для нас. Выход из него – в руках Германии, и ей ничего не стоит в удобную минуту создать два Гибралтара на двух скандинавских оконечностях.
И чем больше мы дорожим долговечной дружбой, столь выгодной для обеих сторон, тем серьезнее мы должны с нашей стороны заблаговременно позаботиться о другом для нас исходе, о другом направлении интересов наших, чтобы избегнуть всякого повода к столкновению даже и в далеком будущем.
Нельзя мерить государственные дела только завтрашним днем.
Вот почему я говорю, что народное чувство, на этот раз вполне, хотя и бессознательно, согласуется с государственным значением великого вопроса о движении на Царьград.
Будем надеяться, что история, что сама жизнь опять вынудят нас сделать еще один шаг, – может быть, самый главный.
Но где бы и как бы ни были подписаны условия мира, очень многие в Москве выражают желание, чтобы в числе требований наших от Порты было бы одно настоятельное, касающееся возвращения христианам если не всех, то тех из православных храмов, которые обращены завоевателями в мусульманские мечети.
Более всего имеется при этом в виду, конечно, знаменитый храм св. Софии.
Нет спора, желание это самое естественное и прекрасное.
Предъявить это требование в числе стольких других, несравненно для Турции более тяжких и грозных, нетрудно. Достичь этой цели легко во всех случаях; даже в том случае, если бы у Порты осталась до более благоприятного времени некоторая номинальная власть над христианскими странами, освобожденными от прямого действия турецкой администрации.
Я говорю, это легко, и вот почему. Невозможно себе представить, напр., каким образом могут быть осуществлены те глубокие реформы, которых требует прочное умиротворение Балканского полуострова без более или менее долгого занятия некоторых пунктов турецкой территории русскими войсками. Только при долгом присутствии вооруженной силы можно достичь серьезных результатов и видеть, что реформы, долженствующие удовлетворить христиан, проникают в самую жизнь и не остаются одною игрой в европейские фразы и прогрессивные термины.
Конечно, при подобных условиях первые, по крайней мере, попытки к архитектурному восстановлению храма св. Софии будут возможны. Восстановление такого великого памятника нельзя предпринимать второпях и как попало. Храм св. Софии – это сокровище двоякое: это святыня веры и это перл искусства. Только русские художники могут взяться за это дело,
Иначе наш вандализм был бы гораздо хуже турецкого. Турки замазали очень грубо иконы из своих религиозных соображений; по нерадению позволили обезобразить стены, вырывая кусками прекрасную мозаику, покрывавшую их, удалили из храма все те украшения и всю ту утварь, которые составляют необходимую принадлежность православного святилища; снаружи окружили здание грубыми минаретами и тяжелыми, некрасивыми позднейшими пристройками; но это все исправимо. А если мы раз навсегда, торопясь лишь освятить храм, испортим его навсегда… Если мы по-прежнему будем и при этом случае обладать лишь нравственным и государственным мужеством, не обнаруживая ни на каком поприще умственной дерзости, свойственной всем истинно культурным, творческим народам, то не будут ли хоть немного правы те, которые утверждают, что мы – нация, умеющая вести героические, блистательные войны и.
.. пожалуй, еще управлять присоединенными странами, но что в области разума и фантазии мы способны только рабски подражать или Западу, или много-много своей собственной старине, да и то изредка и не всегда удачно.Заметим еще, что, кроме нас, и некому на Востоке взять на себя ответственность за восстановление св. Софии. Исторически этот храм принадлежит, конечно, грекам или, лучше сказать, Вселенскому патриаршему престолу; в распоряжении этого последнего он и должен впоследствии остаться. Этого требует справедливость. Но дело в том, что в случае падения Турции сама патриархия вынуждена будет почти исключительно опираться на нас.
На почве православия «нет ни эллина, ни иудея», ни русского, ни болгарина, ни грека, и вселенский, так сказать, храм св. Софии должен стать на берегах Босфора как бы внешним символом всевосточного, православного единения. Сам Босфор должен сделаться отныне средоточием мира, братства и единения для всех христиан Востока, под руководством
Греки бедны и малочисленны; они не в силах будут издержать на реставрацию св. Софии тех сумм, которые может принести в жертву весь Православный мир в совокупности и особенно Россия.
Сверх того, они должны сознаться, что и в европейской цивилизации мы (русские, конечно, а не югославяне) гораздо сильнее их и можем с бóльшим успехом приложить все ресурсы современной техники к древне-византийскому стилю.
Чтобы иметь понятие о том, каких восхитительных результатов может достигать сочетание старовизантийского стиля с новейшими познаниями и средствами, стоит только взглянуть на великолепный новый корпус Зографского (болгарского) монастыря на Афоне, построенного по мысли покойного г-на Савостьянова.
Я не могу здесь описывать подробно это грандиозное и вместе с тем изящное здание из желтоватого тесаного камня, украшенного в одно и то же время европейскими узорными чугунными балконами, в несколько этажей один над другим, и какими-то восточными деревянными бельведерами или воздушными домиками с окнами, которые, как птичьи гнезда, лепятся где-то на огромной высоте, по наружным стенам, поддерживаемые снизу гигантскими букетами расходящихся кверху бревен. Прибавлю только еще, что темных и скучных коридоров нет, но на внутренней стороне, обращенной на тихий монастырский двор, мощенный плитами, для сообщения между кельями существует открытая галерея, образуемая широкими и отлогими арками из того же желтоватого камня, как и все здание.
Стоит только видеть эти новые зографские постройки и сравнить их, с одной стороны, со старыми византийскими корпусами того же монастыря, а с другой – с казарменным стилем хотя бы русской Пантелеймоновской киновии на Афоне, чтобы убедиться, до какой степени они лучше и тех и других.
Русский Пантелеймоновский монастырь, справедливо славящийся строго духовной жизнью иноков своих, в архитектурном отношении не замечателен и даже производит печальное впечатление на человека со вкусом.
Он очень обширен; церкви его внутри благолепны; иконостасы оригинальны и очень разнообразны, но все штукатурные корпуса его имеют тот гладкий казарменный характер, который нам, русским, к сожалению, слишком хорошо знаком по стольким постройкам нашим александровского, так сказать, стиля, – по некоторым коронным зданиям, изуродовавшим московский Кремль, по Аничкову дворцу, по всем частным жилищам этого периода. Эти белые штукатуренные казенные церкви с зелеными крышечками и куполами!.. и тому подобное… Это ужасно!
Монастырь Руссик, отчасти от денежных условий, отчасти от прилива монахов, привлекаемых в него высотой нравственной жизни, принужден был строиться спешно; по образцам 20-х и 30-х годов, принесенных в памяти из России, и к тому же, видно, не было никакого Савостьянова под рукой для исправления вкуса и стиля.
Разница огромная между самым новейшим направлением русских построек – направлением, ищущим своего идеала, – и ужасными наклонностями нашей вчерашней старины в области архитектуры.
Но то, что у нас уже отходит, по крайней мере в идеале, то у восточных единоверцев наших еще во всем цвету, раболепство перед пошлым бюргерским и плоским стилем современной западной жизни.
Кто был, напр., в Афинах, тот поймет, что я хочу сказать, указывая на этот только опрятный, только белый, только новоевропейский город!
Не грекам нынешним по силам реставрировать св. Софию, а разве-разве нам, но и то осторожно.
Сочувствуя вполне желанию многих москвичей – видеть храм св. Софии восстановленным и освященным даже и в том случае, если султан еще останется в Царьграде, – я нахожу, однако, необходимым обратить внимание на нечто гораздо более важное и драгоценное – на благоустройство невещественной Церкви, на умиротворение и утверждение православия на Востоке.
§ II
Все, мне кажется, должны понять, что именно на Босфоре нужнее всего непосредственное действие сильной десницы и беспристрастного ума, стоящего выше местных и мелко-патриотических страстей. Русское влияние или русская власть в этом великом средоточии не должны иметь никакой исключительной окраски, ни юго-славянской, ни греческой; русская власть или русское влияние должны приобрести в этих странах характер именно вселенский… И в этом смысле Цареградская патриархия должна стать для этого русского всепримиряющего влияния самой мощной и прочной нравственной опорой. Дело не в лицах, занимавших за последнее время этот великий и многозначительный по свойству самой местности престол; дело не в национальности этих лиц и не в поведении их; дело в значении самого престола. Вопрос не в епископах; не в людях, живших под вечным «страхом агарянским». Люди меняются; вопрос в древнем учреждении, под духовным воздействием которого сложилась и окрепла и наша, еще столь живучая доселе, Московская Русь.
Несчастным болгарам, в утеснении своем мечтавшим лишь о том, как заявить миру о существовании и человеческих правах своей подавленной народности, было простительно и естественно видеть в Цареградском патриархе только греческого владыку. Для великой России необходим иной – орлиный полет; для русской мощи достойнее самовольно смиряться перед безоружной духовной силой православного учреждения, вдохнувшего 1000 лет тому назад в нас христианскую душу, чем вступать в раздражительный и мелочной антагонизм с ничтожным по численности греческим племенем. Вопрос тут не в греках или славянах; это одна близорукость; это политика жалкая и бесплодная; дело, сказал я, прежде в умиротворении, в укреплении Вселенского Православия.
Царьград есть тот естественный центр, к которому должны тяготеть все христианские нации, рано или поздно (а может быть, и теперь уже) предназначенные составить с Россией во главе великий Восточно-православный союз.
Не столицей Греческого и Болгарского царства должен стать когда бы то ни было Царьград и тем более не главным городом государств более отдаленных, а столицей именно Восточного союза этого; и в этом (только в этом) смысле его, правда, можно будет назвать вольным или нейтральным городом.
Вольным только для членов союза.
Ибо какое мы имеем право и против отчизны нашей, и против потомства, и против тех христиан, за которых мы бьемся и приносим такие кровавые жертвы, допустить иные влияния, так называемые европейские, на равных с нами правах?
Даже при турках, которые представляли как бы то ни было в этих странах нешуточную силу, – эти чуждые интриги посягали нередко на самые священные интересы наши, – например, на спокойствие Церкви, ибо западная дипломатия попеременно поддерживала то греков, то болгар в их разнузданном ожесточении друг против друга, стараясь вырвать их из-под нашего примиряющего влияния. После этих примеров чего можно было бы ожидать, если бы Константинополь стал каким-то бессмысленно нейтральным городом, и все это пестрое, самолюбивое и раздражительное население христианской Турции было бы предоставлено мелким страстям своим, без нашего «veto», в одно и то же время дружеского и отечески грозного!..
Желать видеть Царьград каким-то всеевропейским вольным и вовсе даже и косвенно недоступным для нас городом может только простодушное незнание дела или преступное в своих тайных целях лицемерие.
Восточный вопрос будет кончен, даже и в том случае, если Порта сохранит еще на этот раз какую-нибудь тень владычества, подобно великому Моголу в Ост-Индии… Сервер-паша прав, говоря, что Оттоманская империя во всяком случае теперь погибла…
Но что сумеем мы водрузить на этих развалинах, на этих остатках почти неожиданного крушения?..
Разрушить враждебную силу – мы разрушили со славой, счастием и правдой.
Но что мы создадим? Вот страшный вопрос!. .
Создание есть прежде всего прочная дисциплина интересов и страстей. Либерализм и дальнейшее подражание Западу не могут создать ничего.
И какое же орудие охранительной, зиждущей и объединяющей дисциплины мы найдем для дальнейшего действия на Востоке, как не то же, уже издавна столь спасительное и для нас, и для всего славянства, – Вселенское Православие?
Об его укреплении, о новых средствах к его процветанию мы должны прежде всего заранее и немедленно позаботиться.
Не восстановление храмов вещественных важно: утверждение духовной Церкви, потрясенной последними событиями.
Надо прежде всего примирить болгар с греками.
Надо оставить на первое время часть болгар под патриархом в южной Фракии и в южной Македонии, отдавши все остальное экзарху. И часть греков под болгарами, где придется. Надо достичь того, чтобы патриарх снял с болгар проклятие, если по уставу имеет он право сделать это без созвания нового собора, если болгары сознаются, что они поступали неканонически. И они должны сознаться и покаяться в этом.
По внешности весь спор в границах– и более ничего; греки давали меньше; болгары хотели больше. По совести, обе стороны нечисты, ибо обе они страдали одинаково тем филетизмом, который проклят греками на бурном соборе 72-го года. Обе стороны обращали святыню личной веры в игралище национального честолюбия. С обеих сторон епископы имели слабость забывать о мире Церкви, подчиняясь воплям толпы, голосу собственной крови, коварству европейской дипломатии и действию турецких соображений: раздели и властвуй…
Вот в чем одинаковая вина и греческой, и болгарской иерархии.
Не будем, однако, судить строго и епископов. Они – люди; и, быть может, игра всех вышеперечисленных влияний, вместе взятых, была слишком сильна, чтоб можно было устоять против нее и не согрешить перед Духом Святым!
И между греческими епископами есть прекрасные люди. Здесь этого будто бы не знают, а мы, жившие на Востоке, знаем это. А то, что у нас любят твердить: «греки льстивы до сего дня», – так это и повторять стыдно, это очень не умно, и только!
Кто же не льстив в политике? Какая нация, какое государство? Всякий обязан быть в государственных делах если не грубо лжив (это тоже иногда невыгодно), то мудр яко змий…
Государство или нация – не лицо; ни государство, ни нация на политическое самоотвержение права не имеют. Нельзя строить политические здания ни на текучей воде вещественных интересов, ни на зыбком песке каких-нибудь чувствительных и глупых либеральностей… Эти здания держатся прочно лишь на отвлеченных принципах верований и вековых преданий.
В церковном же вопросе и болгары, и греки были одинаково льстивы и неправы по совести. Разница та, что канонически, формально, в смысле именно отвлеченных принципов предания, греки были правее.
Нельзя же допускать двойной иерархии в смешанных по населению областях, как того хотели во что бы то ни стало болгары; ни своевольно и насильственно отлагаться, как они сделали в 72-м году.
Болгары, пожалуй, потому еще были льстивее (или умнее) греков в этом деле, что раскол им выгоден для чисто местных национальных целей; они искали раскола преднамеренно, искусно и упорно раздражая греков, и добились того, чего искали.
А греки, увлекшись гневом и надеждами на помощь Англии, воображали, что Святейший русский Синод сделает грубую ошибку и официально заступится за болгар, подвергая и себя обвинению в игнорировании даже апостольских правил. «Два епископа в граде да не будут» и т. д. Греки, говорю я, сделали политическую ошибку; они дали посредством полного отлучения болгарам возможность простирать свободнее прежнего свое национальное влияние до последнего македонского села. Отделенным болгарам никто из греков явно и законно уже мешать не мог. А европеизированные и прогрессивные турки потворствовали, продолжая игру свою: «divide et impera». Кто же не льстив в национальных делах? Следует быть искусным. И наше русское счастье в том лишь, что у нас практический национальный интерес и вся государственная мудрость должны совпадать именно с теми отвлеченными принципами, с теми священными преданиями, о которых я выше говорил. Итак, повторяю, дело не в славянах и не в греках… Дело в Церкви православной, которой дух дал нам знамя даже и в этой еще не оконченной борьбе…
Если бы в каком-нибудь Тибете или Бенгалии существовали бы православные монголы или индусы с твердой и умной иерархией во главе, то мы эту монгольскую или индустанскую иерархию должны предпочесть даже целому миллиону славян с либеральной интеллигенцией à la Гамбетта или Тьер, должны предпочесть для прочной дисциплины самого славянского ядра!
Сила России нужна для всего славянства; крепость православия нужна для России; для крепости православия необходим тесный союз России с греками – обладателями святых мест и четырех великих патриарших престолов…
Тот, кто славянин в широком, а не в местно-македонском или каком-нибудь фракийском смысле, тот должен в церковном деле быть за греков – даже и поневоле, если он уже предубежден на основании старых каких-то летописей.
Пусть, кто хочет, продолжает кричать так скучно и поверхностно: «Фанар! Фанар! Фанар!»
Пусть кричат о горестях и обидах, записанных на старых пергаментах!. . Надо верить в Россию, в ее судьбу, в ее вождей…
Источник: Храм и церковь / Константин Леонтьев. — М. : АСТ, 2003. — 636 с. — (Philosophi). ISBN 5-17-017992-8
ХРАМ I: ТЕХНОЛОГИЧЕСКИЙ ОСОБНЯК
Технологический особняк
Умная технологичная роскошная жизнь для следующего поколения руководителей, предпринимателей, создателей и влиятельных лиц Темпл.
ЗАБРОНИРОВАТЬ ТУР О
«Кремниевая долина встречает Темпл». — Филадельфийский деловой журнал
ОсобенностиTECH MANSION
УДОБСТВА | ТМ БЕЙСИКЗабронировать тур *От 699 долларов США в месяц | ТМ ПроЗабронировать тур *От 799 долларов США в месяц | ТМ +Забронировать тур *От 949 долларов США в месяц |
---|---|---|---|
НОВАЯ РОСКОШНАЯ КУХНЯ/ВАННАЯ И ТЕХНИКА | |||
КОМПЛЕКСНЫЕ КОММУНАЛЬНЫЕ УСЛУГИ И УМНЫЕ ТЕХНОЛОГИИ | |||
24/7 БЕЗОПАСНОСТЬ И КАМЕРЫ | |||
МЕБЕЛЬНЫЕ КВАРТИРЫ |
* Указанные цены включают специальные предложения Temple U на въезд и арендную плату в размере 200 долларов США в месяц и зависят от утверждения и доступности. ТОЛЬКО для участников программы Temple U 1810 Accelerator и студентов Fox Business School.
ДОМ ХАКЕРА
гостиная
конференц-зал
Спальня
кухня
студия подкастов
ванная комната
УСЛУГИ ЗДАНИЯ
Конференц-зал
Вход без ключа
Smart-tech/ коворкинг
Podcast Studio
Круглосуточная охрана
Think Tank
Высокоскоростной WIFI
Терраса на крыше
ПРОЦЕСС ЗАЯВЛЕНИЯ
1
Забронировать тур
ПОСЕТИТЬ ПРОСТРАНСТВО:
Забронируйте тур, чтобы осмотреть пространство и почувствовать непревзойденные условия проживания.
2
Применить
ОБЗОР ПРИМЕНЕНИЯ:
Наша команда проведет начальную комплексную оценку нашей программы.
3
Заселение
ПОДГОТОВКА:
После одобрения выберите дату заселения и заселитесь в Tech Mansion.
PARTNER NETWORK
Amazon
FREE AWS CREDITS
boldtv
NYCE-affiliated TV network
InStudio Ventures
NYCE-AFFILIATED VC BACKED BY THE ADIDAS FAMILY
Республика
37,7 млн долларов привлечено в 2020 году
Wefunder
70,9 млн долларов привлечено в 2020 году
«ВЛАЖНАЯ МЕЧТА ТЫСЯЧЕЛЕТНЕГО ПОКОЛЕНИЯ Z».
— ФОРБЕС
Электростанция Temple I и производство природного газа
Электростанция Temple I и производство природного газа | Panda Power Funds- Дом
- Инвестировать
- Энергетический проект храма Панды
Энергетический проект Panda Temple I Power Project — это установка комбинированного цикла мощностью 758 мегаватт, работающая на чистом природном газе. Электростанция Temple может обеспечить потребности в электроэнергии до 750 000 домов и должна принести около 1,6 миллиарда долларов в экономику Центрального Техаса.
Электростанция Темпл Факты
Местоположение : Промышленный парк Synergy в Темпле, Техас
Размер участка : 250 акров
Размер : 758 МВт; Обеспечит электроэнергией около 750 000 домов в Центральном Техасе 9.0241 Технология : Комбинированный цикл
Топливо : чистый, природный газ
Полученная воздушная 2014
Статус : Фонды Panda Power вышли из инвестиций в 2016 году.0226 Потребность рынка
Ваш комментарий будет первым